Неточные совпадения
Для письменной грамоты алеутов
и тунгусов приняты тоже русские буквы, за неимением никакой
письменности на тех наречиях.
Появление этой книги важно в другом отношении: оно свидетельствует, что в XVI в. чувствовали уже надобность применить книжную мудрость
и к семейной жизни, следовательно,
письменность служила уже не одним интересам церковным
и государственным.
Долгое время затем в
письменности русской видно почти исключительное проявление интересов княжеских
и духовных.
Лучшим средством для распространения образованности он справедливо считал книги,
и в его время
письменность русская является решительно провозвестницею воли монарха для подданных.
Впрочем, при всей видимой неподвижности древней русской
письменности, при всей ее отвлеченности
и безжизненной схоластике,
и в ней нельзя не видеть некоторого развития, которое с течением времени делается все приметнее.
В первое время
письменность никого не интересовала, кроме духовенства,
и ни для чего не нужна была, кроме распространения истин веры.
Дело в том, что
и в древней
письменности все же заметно некоторое расширение взгляда, доказывающее, что с течением времени книжное дело начинает интересовать уже большее количество лиц, чем прежде,
и что эти лица принадлежат к более разнообразным кругам.
Всякое событие его царствования, всякий новый закон, новое распоряжение находили себе объяснение
и оправдание в произведениях
письменности.
Но важно уже
и то, что содержание
письменности все-таки расширяется
и обращается к настоящему положению дел: значит, в самой жизни была сила, которая могла вывести даже книжную схоластику из ее мертвых отвлечений на поприще деятельности, хоть сколько-нибудь живой.
Таким образом, первые представители просвещения в России, ставшие выше массы народа, выражали в
письменности свои стремления
и интересы, тесно связанные один с другим
и взаимно друг друга поддерживавшие.
Замечательнейшим явлением в тогдашней
письменности был, без сомнения, крестьянин Посошков, решившийся рассуждать самоучкой о вопросах политической экономии — о средствах умножить избыток в народе
и отвратить скудость.
Нас занимают вопросы о вавилонской
письменности, о слоге С. Т. Аксакова, о законах
и терминах органической критики, о неизбежности идеализма в материализме, о психологической неверности характера Калиновича
и т. п.
Мысли, собранные здесь, принадлежат самым разнообразным авторам, начиная с браминской, конфуцианской, буддийской
письменности,
и до евангелия, посланий
и многих, многих как древних, так
и новых мыслителей. Большинство этих мыслей, как при переводах, так
и при переделке, подверглись такому изменению, что я нахожу неудобным подписывать их именами их авторов. Лучшие из этих неподписанных мыслей принадлежат не мне, а величайшим мудрецам мира.
Торжеством научно-критического метода в применении к священной
письменности, в частности к Ветхому
и Новому Завету, явилось их филологически-литературное изучение, при котором подвергаются всестороннему анализу тексты, формы, вообще вся внешняя, исторически обусловленная, конкретная их оболочка (не говоря уже о такой работе, как критическое установление самого текста).
Это знает по собственному опыту каждый, живущий религиозной жизнью,
и это же свидетельствуется в религиозной
письменности [В Послании к Евреям начальником
и совершителем веры называется сам Христос.
Библия есть одновременно
и просто книга, доступная научному изучению,
и памятник иудейской
письменности,
и Книга книг, вечный Символ, раскрывающийся только вере, только молитве, только благоговению.
Жизнь святых, подвижников, пророков, основателей религий
и живые памятники религии:
письменность, культ, обычай, словом, то, что можно назвать феноменологией религии, — вот что, наряду с личным опытом каждого, вернее вводит в познание в области религии, нежели отвлеченное о ней философствование.
Вопрос этот неоднократно обсуждался в христианской
письменности [Св. Григорий Нисский в своем диалоге: «О душе
и воскресении.
Он совсем не был начитан по иностранным литературам, но отличался любознательностью по разным сферам русской
письменности, знал хорошо провинцию, купечество, мир старообрядчества, о котором
и стал писать у меня,
и в этих, статьях соперничал с успехом с тогдашним специалистом по расколу П.
И.Мельниковым.
Нравственное достоинство обоих этих памятников бродяжной
письменности одинаково, но изучения «быта чужих стран» у Баранщикова уже больше, чем у Мошкина,
и манера описаний у Баранщикова художественнее
и вероподобнее.
Думается, что если бы газета знала, какими людьми
и с какими целями составлялись такие «челобитные со скасками», то она наверно предпочла бы просто перепечатать «скаску», как любопытный образчик этого рода
письменности,
и не стала бы заверять «достоверность этого источника», явная лживость которого до того очевидна, что, несмотря на давность событий
и отдаленность места описанных происшествий, а также на полное отсутствие проверочных сведений — лживость «скаски» все-таки легко доказать из нее же самой, что мы сейчас же
и попробуем сделать.
Но, может быть, указанное стремление газеты внушить обществу неверное понятие об одном из видов нашей «
письменности» происходит от того, что редакция, воспроизведшая «скаску» Мошкина, не знает, что есть «скаска», точно такого же «сложения», сочиненная сто лет позже, именно в 1794 году,
и достопримечательная тем, что она получила народную оценку, а сочинитель ее признан бродягою.